Капитан первого ранга - Патрик О`Брайан

Джек Обри стоял у самой последней карронады левого борта с совершенно равнодушным, отрешенным лицом. Капитан Обри был высок и со своей позиции легко мог наблюдать за обстановкой, за тем, как быстро и плавно изменяется конфигурация треугольника, образованного тремя кораблями. Рядом с Джеком Обри стояли двое пониже его ростом. Одним из них был доктор Мэтьюрин, служивший лекарем на «Софи». Его сосед был весь в черном — черная шляпа, развевающийся черный плащ, — и на его узколобом лице, казалось, было написано: тайный агент. Вернее — шпион, поскольку более длинное слово на таком лбу не уместилось бы. Они разговаривали на языке, который смахивал на латынь, причем очень оживленно. Джек Обри, перехватив свирепый взгляд командира фрегата, наклонился к другу и прошептал ему на ухо:

— Стивен, пожалуй, вам стоит спуститься в лазарет. В любую минуту вы можете там понадобиться.

Капитан Гриффитс отвернулся от поручней и с подчеркнутым спокойствием произнес:

— Мистер Берри, дайте семафор: «Я намерен…» Грохот пушки линейного корабля оборвал капитана на полуслове, после чего над палубой француза взвились три синие ракеты, и утреннее небо озарилось мертвенным светом. Гонимые ветром, искры не успели рассыпаться, как ввысь взлетел уже целый сноп ракет. Это зрелище несколько напоминало фейерверк по поводу сожжения чучела заговорщика Гая Фокса[2], только вдали от берегов.

«Что за чертовщина?» — изумился Джек Обри, прищуривший глаза от ярких всполохов. Удивленный ропот моряков на палубе вторил его недоумению.

— Внимание! — крикнул с фок-мачты впередсмотрящий. — С подветренного борта француза отвалил катер!

Капитан Гриффитс мигом направил в ту сторону подзорную трубу.

— Фок и грот на гитовы! — приказал он, и нижние паруса на фок— и грот-мачтах были приподняты, чтобы не мешать обзору. Гриффитс увидел не катер, а тендер — легкое суденышко английской постройки, — который повернул рей. Парус наполнился ветром, тендер увеличил скорость и по свинцовым волнам помчался в сторону фрегата.

— Разобраться с тендером, — скомандовал капитан. — Мистер Бауз, дайте предупредительный выстрел.

Наконец-то после долгих часов ожидания под дождем на холоде решение было принято, и пушка тщательно наведена. Раздался треск двенадцатифунтового орудия, взвился клуб едкого дыма, уносимого ветром, и, когда ядро едва не задело носа тендера, грянуло радостное матросское «ура». В ответ с борта тендера послышались приветственные клики, его команда принялась размахивать шляпами, и оба судна продолжали сближаться с общей скоростью в пятнадцать узлов.

Быстроходный, чутко слушающийся руля тендер — наверняка судно контрабандистов — приблизился к фрегату с подветренного борта, потерял ход и теперь будто чайка покачивался на волнах зыби. Его моряки со смуглыми смышлеными физиономиями улыбались, поглядывая на орудия фрегата.

«Я бы не отказался от полудюжины эдаких молодцев», — подумал Джек Обри. Тем временем капитан Гриффитс поприветствовал шкипера этой скорлупки, отделенной от фрегата уже всего лишь несколькими ярдами.

— Поднимитесь ко мне на борт, — настороженно произнес капитан Гриффитс.

Через несколько минут, произведя ряд эволюций, шкипер под крики: «Гляди не навернись!», держа под мышкой какой-то сверток, вскарабкался по кормовому трапу фрегата. Легко перемахнув через фальшборт, он протянул руку и произнес:

— Поздравляю вас с миром, капитан.

— С миром? — вскричал Гриффитс.

— Так точно, сэр. Так и думал, что вы будете удивлены. Его подписали меньше трех дней назад [3] Об этом еще не знает ни один корабль в иностранных водах. У меня все судно забито газетами, вышедшими в Лондоне, Париже и провинциальных городах. В них, господа, все свежие новости изложены самым подробным образом, — произнес шкипер, оглядывая собравшихся на шканцах. — Уступлю всего по полкроны.

Все тотчас поверили нежданному гостю. Лица у находившихся на шканцах офицеров мгновенно помрачнели. Произнесенные вполголоса слова подслушали просиявшие канониры у карронад, и вскоре с полубака донеслось «ура». Капитан скорее по привычке, чем по необходимости распорядился: «Переписать всех крикунов, мистер Куорлз», но известие уже донеслось до моряков у грот-мачты и оттуда мгновенно распространилось по всему кораблю, вызвав у рядовых матросов вопли восторга. Как же, их теперь ждут свобода, жены, подруги и прочие радости безопасной сухопутной жизни.

По правде говоря, и в голосе капитана Гриффитса не было должной суровости. Всякий, заглянувший в его близко посаженные глаза, заметил бы в их глубине потаенную радость. Да, со службой покончено, она растаяла, как клубы табачного дыма, но никто на свете не знает, какой семафор он еще может передать. Старательно скрывая свои подлинные чувства, Гриффитс с неожиданной для него учтивостью пригласил своих пассажиров, старшего офицера, вахтенных начальника и мичмана отобедать у него пополудни.

— Удивительное дело — наблюдать, как радуются моряки, радуются благам мира, — обратился к капеллану Хейку Стивен Мэтьюрин. Обратился просто так, чтобы не быть невежливым.

— Пусть порадуются. Все ж таки блага мира. Ну как же иначе, — отвечал капеллан, у которого не было ни пенсии, ни накоплений; он твердо знал, что, едва «Чаруэлл» придет в Портсмут, его спишут. Отец Хейк не спеша вышел из кают-компании и, оставив капитана Обри с доктором Мэтьюрином одних, в молчаливом раздумье принялся мерить шагами шканцы.

— А я-то думал, что он обрадуется, — заметил Стивен Мэтьюрин.

— Странный вы человек, Стивен, — произнес Джек Обри, с приязнью посмотрев на него. — Вы уже столько времени плаваете, и, кроме того, никто не посмел бы назвать вас глупцом, но о жизни моряка вы знаете не больше неродившегося младенца. Неужели вы не заметили, какими мрачными были Куорлз и Роджерс, да и все остальные? Для нас самая большая опасность во время войны — это опасность заключения мира!

— А я приписал общую подавленность тревожной ночи — длительное напряжение, недостаток сна. Хотя не скажу, чтобы кто-то боялся драки. Кстати, капитан Гриффитс был в превосходном настроении.

— Да неужто? — Джек зло прищурился. — Отчего же не повеселиться капитану первого ранга? Он получает свои десять шиллингов в сутки, и, если кто-нибудь из стариков отдаст концы или пойдет на повышение, капитан может занять их место в табели о рангах. Гриффитс уже в годах — ему лет сорок, если не больше, но, если ему повезет, он умрет адмиралом. Речь не о нем. Мне жаль других — лейтенантов, которые будут сидеть на половинном жалованье и едва ли смогут получить в командование корабль, не говоря о повышении. А что сказать о несчастных гардемаринах, которые теперь уже никогда не получат офицерского патента? И, разумеется, даже половинного жалованья. Им остается поступить на флот к торгашам или чистить господам сапоги перед Сент-Джеймским парком. Вы не слышали старую песню? Я напою вам куплет. — Промурлыкав мелодию, капитан Обри негромко запел:

Джек сказал: «Это радость, не горе:Мир наступит на суше и в море.Я натягивать буду не пушку,А свою пышнотелую душку!»Осерчал адмирал:«Я на мир этот клал!»Капитан заскулил:«Белый свет мне не мил!»Лейтенантик изгрыз треуголку:«Коли мир, значит, зубы на полку…»Ну а лекарь сказал: «Я не рвач,Проживу как базарный циркач».— Ха-ха, Стивен, это про вас, ха-ха-ха…Говорит гардемарин:«Невелик морской мой чин,У ворот я парка встану,Сапоги всем чистить стану;С щеткой, с ваксою сидеть,На гуляющих глядеть.Подходите, господа,Я надраю вам муда».

Мистер Куорлз, услышав знакомый напев, сунул нос в дверь, и у него от возмущения сперло дыхание. Но Джек Обри был гость, к тому же старший офицер — штурман и командир, с эполетом на левом плече, да еще плотного телосложения и высокого роста. Тяжело вздохнув, мистер Куорлз убрался восвояси.

— Надо было петь потише, — произнес Джек Обри и, придвинув стул к столу, негромким голосом продолжал: — Нет, я этих парней жалею. Впрочем, как и себя самого — ведь нет никакой возможности получить корабль при том, что нет противника, с которым можно было бы сражаться. Но мои обстоятельства нельзя даже сравнивать с тем положением, в котором оказались они. Нам повезло с призовыми деньгами, и если бы не эта дурацкая волокита, из-за которой мне не присваивают чин полного капитана, я был бы счастлив эдак с полгода поошиваться на берегу. Заняться охотой. Послушать приличную музыку. Оперу! И не в какой-нибудь дыре, а в Вене! Каково? Что вы на это скажете, Стивен? Хотя, должен признаться, медлительность наших канцелярских крыс выводит меня из себя. Но разве можно сравнить мое положение с положением этих ребят? Не сомневаюсь, что перемирие будет вскорости заключено. — Он взял номер «Таймс», затем вновь пробежал глазами «Лондон Гэзетт», в надежде заметить собственную фамилию, хотя успел прочитать газету трижды. — Вы не кинете мне ту, что лежит на рундуке? — произнес он и швырнул газету на пол. — «Сассекский Курьер».